С утра отправились на службу. Что ж это было бы за богомолье, если в каждом монастыре по службе не отстоишь. Началась она по случаю воскресенья в 9 утра, закончилась в 10-30 — по нашим меркам, замечательно быстро. Что удивительно, я на часы посмотрела только в 9-30 и в 10-00, а дома каждые пять, а то и две минуты запястье так и подпрыгивает к глазам: ну сколько же прошло времени?
Вначале, в полдевятого, мы было отправились в большой монастырский храм. (Собственно храм Иоанна Богослова закрыт на реконструкцию, что меня горько разочаровало, а утешило то, что в центре Саранска есть старинный храм того же святого, и его вполне можно посетить). Народу тем оказалось — толпа, так что мы по заранее приготовленным запискам заказали молебны и отправились в дальний скит. Скитов на пригорке понастроено много, бревенчатых малюсеньких храмов я насчитала добрый десяток, да еще домики для жилья. А уж совсем вдали Юра обнаружил дальний скит, освященный в честь Николая Чудотворца. Там мы и простояли службу. Удивительно домашняя атмосфера, 4 монаха и 7 мирян — из них четверо причащались. Один монах из алтаря подсказывал другому: «Ты пой, пой!» (Пели они, надо сказать, нестройно). Дедушка лет 60, сначала исповедовавший мирян, щуплый мужчина лет сорока и два здоровых парня с хвостами, перевязанными аптечной резинкой. Один из парней периодически сбивался, а фальшивили все и беспощадно. И это не было неприятно, а наоборот, хотелось поддержать, подбодрить…
Потом мы пошли в храм, где вчера принимал отец Феофан. Добрые люди отворили вход, и дожидаться батюшки мы смогли уже внутри. Погода совершенно испортилась, ветер стегал не переставая, периодически накрапывал дождь — словом, отверстым дверям мы были очень рады. Паломники из Пензы запели «Богородица Дево, радуйся», и еще раз, и еще; а потом «Отче наш», и «Верую», и снова Богородице Дево…» и не останавливаясь пели добрый час. С ними запели и все прочие — что очень изменило к лучшему атмосферу, заменив собою усталое бурчание. «У кого номера подальше, идите потрапезничайте», — сказали монахи. И мы — 360 и 361 — отправились за праздничным обедом. Состоял он из постных щец и гречневой каши. А на третье компот. Стульев нам не хватило — мы познакомились с милой женщиной Ольгой из Саранска и ходили втроем — но муж мой откуда-то притащил один, из которого смешно торчали пружины, и отправился снова на поиски. Я усадила Ольгу, а та меня давай уговаривать: давай вместе сядем. Неее, говорю, мой муж сейчас старается-ищет, а я тут уже расселась? Уж если не найдет, обязательно к тебе присоседюсь, но он точно найдет. И впрямь, притащил аж три штуки, усадил старичка рядом.
После трапезной вернулись назад. О. Феофан уже был в храме — простой маленький храмчик, иконки на картонке… О. Феофан — маленький, с меня ростом, длинный седой пух по обочинам блестящей головы, уже уставший и все равно светящийся. Перед ним огромная очередь из паломников, и в стоящего перед ним батюшка тычет и тычет копием, очень похожим на столовую ложку по размерам и формам. Только острую очень ложку. Потом паломник попадает в руки другому батюшке, помазывающему маслом и щедро окропляющем святой водою.
И когда исколотый и промокший паломник оборачивается в нашу сторону, видишь совершенно иное лицо. Вот минуту назад оно было сжатое и жесткое — а сейчас уже нежное, сияющее, мягкое, мокрое, радостное, совершенно иное. Длиннющая цепочка людей вьется из дверей к батюшке, люди стоят плотно, как в набитом трамвае, и только служка отделяет последнему целый метр. Послушник Дима очень ревностно защищает батюшку, горько переживает, что тому не удается ни отдохнуть, ни восстановиться… («Елец, на выход! Вы почему сказали, что вас настоятель к батюшке благословил? Вас нету в списках!» «Да ведь мы ж звонили чтоб приехать…» «Звонили не звонили, а номерков у вас ведь нету! Когда приехали? Кто в списках, приехали до рассвета в субботу. А вы сегодня? Извиняйте, но батюшка вас не примет..» Позже заходит другой монах: «батюшка Феофан, ты уж окропи их святой водичкой, вожатая их матушка Серафима убивается больно…» «Ну пусть ждут», — ответил батюшка. Второй, что помазание делает, встрепенулся: «Так пойти что ль окропить их?» «Нет, пусть ждут», — сказал батюшка, — «приму уж…»)
А батюшка тычет и тычет, молится, спрашивает, как зовут, снова молится, поворачивает тебя так и этак… Некоторые хихикают как от щекотки, иные корчатся и стонут от боли. Я едва удержалась от воплей. Меня истыкал беспощадно. Особенно по щитовидке и левой почке.
У мужа ранка на виске и ссадина на лбу… синяки на груди и плече…
Скромно в углу притулилась группа, вчера ее не было, видимо, тоже без талонов. Хлопчик лет до 20 в инвалидной коляске, могучая спина, обтянутая красно-черной толстовкой, ежик рыжих волос, одутловатые щеки, красные перчатки без пальцев, похож на переломанного футболиста; и родители его — отец, все утирающий слезы, и хлопотливая мама в платочке.
Вышли, счастливые и исколотые, мокрые и довольные. И сразу отправились в центр города — искать действующий храм Иоанна Богослова. Нашли кафедральный собор, в честь адмирала Федора Ушакова. Обошли весь. У каждой иконы я помолилась, приложилась, попросила благословения на книжки. Там несколько ковчежцов с мощами. Много, 8, по-моему. Тоже приложилась, попросила благословения…
В квартале от собора обнаружился искомый храм с удивительными черными куполами. Он никогда не закрывался, действовал при любой власти. Очень добрая старушка в иконной лавке подарила Юре колокольчик (он их коллекционируеет, спросил, есть ли в продаже — не было, но был в сумочке…) Юра тихонько вышел, пока я возилась с выбором того и сего – смотрю, вернулся с кулечком, купил винограду. Очень ей было приятно. Я купила иконушку Иоанна Богослова — только бумажная и нашлась, а других нигде и не встречала я.
Подарок от Иоанна Богослова. — ибо отчего-то именно в его храме пришло мне это осознание…
Любовь начинается с минуса. Если у тебя все к любимому хорошо и у него все к тебе хорошо — это не любовь, это обмен плюсами. А если он осерчал, а ты на это все равно с любовью — вот отсюда только и начинается любовь-то. А когда кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку — это просто бартер взаимным почесыванием…
Пообедали в кафешке. Рыба, салат, уха… и никакого сравнения с монастырской гречкой. Намоленная пища не в пример лучше. Вкуснее, будь она хоть из картона… Столик стоял в окне — и Юра заметил напротив здание музея изобразительных искусств. Пошли? Пошли! И нашли там много удивительного. Музей суперецкий. И в числе отличных работ — о, какая марина! Подошла — Айвазовский! Да уж, кто бы сомневался… — а также поразившего меня до глубины души Степана Короткова — потрясающей игрой света. Квадраты (наш ответ Малевичу) — насилу удержалась чтоб не заглянуть, не светится ли что внутри, может, лампочка запрятана. Но в этом музее еще и экспонировалась Тагильская Мадонна Рафаэля. Впечатляющая работа, скорее, конечно, работа реставратора Грабаря чем Рафаэля — но от этого не хуже. А на втором этаже выставка Эрьзи — потрясающего скульптора, мордвина, особенно впечатлили Леда и Лебедь, мраморная Ева, и вообще его деревянные скульптуры латиноамериканского периода просто поразительны.
А потом поехали в монастырь Параскевы-Вознесения. Разведать дорогу, решить, как спланировать завтрашний день. Обитель не в пример беднее, но покой, разлитый там, пленяет. Душа там тоже нет, да еще и туалет на улице. Наше забавное испытание продолжается… Я прямо чувствую, как смердит от меня немытым телом… Но ничего не попишешь. Придется терпеть. Поужинали в тамошней трапезной. И отправились назад, в Иоанно-Богословский — по мнению спидометра, между ними ровно 55 км…
